Интервью с Хулио Бальмаседой

 

Пепа: Если я назову тебе имя - Мигель Бальмаседа, какое первое воспоминание всплывает в твоей голове?

Хулио Бальмаседа: Мой отец был выдающимся папой. Но в последние 4 года, когда я начал танцевать танго он стал еще и моим другом. И когда ты ощущаешь это чувство к человеку, который на самом деле, не просто твой друг - это что-то невероятное. Мой папа – это мой друг. Он был им и всегда будет. И он всегда рядом со мной..

П.: Значит вот так ты начал заниматься танго? Твой папа тебя учил?

Х.Б.: Да, он меня научил. Сначала мой папа начал учить моего брата, примерно в 82м году. И Эрнесто сказал: «Да ну, танго это фигня». Поэтому со мной папа не захотел идти по тому же пути, не хотел заставлять меня учиться, и не стал меня трогать. А в танго я пришел по другой причине. У меня была девушка, и у нее не было работы. А к моему папе на уроки в Каннинг приходило по 100 человек, а платили за вход только 80 из них, потому что на входе никто не сидел и деньги не собирал. Так что эти 20 просто не платили. Поэтому папа предложил моей девушке работу – собирать с людей деньги за уроки, и предложил ей забирать себе деньги, которые ей заплатят эти 20 человек, которые раньше не платили. Поскольку она была моей девушкой официально, я тоже должен был идти с ней (…), чтобы проводить ее на пути туда и обратно. И я помню, что в то время на уроки приходили все – Освальдо, Пабло Верон… И все меня спрашивали, кто я. И я говорил: «Я сын Мигеля». И они спрашивали: «А ты танцуешь танго?» А я говорил: «Нееееет». А они говорили: «Ну ты дураааак!» Поэтому в тот момент я понял, кем был мой отец в танго. И вот я сказал папе: «Ладно, я хочу научиться танцевать танго, но не в Каннинге, учи меня дома». У меня уже в тот момент было огромное эго. И я не хотел, чтобы люди говорили: «Ой, что ж этот парнишка так плохо танцует то?» И так я начал танцевать дома с мамой, она мне помогала. И потом я выучил как мужскую партию, так и женскую, потому что и мой папа меня водил, и я его. Потом, когда я немного поосвоился, я начал ходить в Каннинг.

П.: А ты помнишь, что было самым важным и того, чему научил тебя отец? Такая вещь, о которой ты бы сказал: это я не забуду никогда!

Х.Б.: Мой папа меня 5 месяцев заставлял ходить в Каннинге по кругу. Ну там вообще все были, и Пабло Верон тоже за мной ходил. Я говорил: «Пап, ну можно я хоть очо вперед сделаю?» А он отвечал: «Не-не, давай ходи пока». Вот это было самым главным. Эта идея – быть заземленным. Слава богу, что все, к счастью, было так.

П.: И вы никогда не ссорились?

Х.Б.: Неет, папа был просто замечательным. Вот с его партнершей я ругался..

П.: С твоей мамой?

Х.Б.: Нет, с партнершей папы. С мамой я танцевал дома, и она умела танцевать. Но мой папа танцевал в паре с другой сеньорой.

П.: В какой момент ты понял, что готов посвятить себя танго?

Х.Б.: Таких моментов был 2. Я начал учиться у папы в 88м, но через 2 года он заболел. Из-за этого я начал ему помогать. Например, на частных уроках, когда он не мог танцевать. Тогда я танцевал за него, а он поправлял. Я тогда вроде уже неплохо танцевал, но все еще не имел такого авторитета, как мой папа. А на уроки тогда приходили люди, которые сейчас за границей (в Европе) занимаются танго, это была старая «молодежь», которые сейчас организуют фестивали. Среди них было немного американцев, но вот европейцев – полно. Все это было в 90х годах, ты бы не поверила, как тогда все было. И некоторые их этих людей уже не танцуют…

П.: И на тот момент ты представлял, что ты окажешься там, где ты есть сейчас?

Х.Б.: Когда я начал помогать папе, я понял, что хочу посвятить себя этому, понял, что мне нравится. Но по-настоящему я принял это, когда встретил Корину. Я познакомился с ней в 95м, а в 96м мы начали работать вместе. И потом был этот «толстячок, который хорошо танцует»… Я вам все, как есть, расскажу, ладно? Если я хочу что-то сказать, я говорю без реверансов… В тот момент я работал с Марией Пантусо. И Мария, в то же время, ездила с семинарами в Италию с другим партнером, а я оставался дома. И я был дураком, «толстячком, который хорошо танцует», я оставался вести уроки в клубе Паракультураль. И в тот момент я думал, что я еще не готов, чтобы ездить в Европу. Но, тем не менее, я решил, что хочу работать в танго. И те, кто знают, помнят, что мы были одними из первых, кто начал давать уроки в 92-93м в Паракультурале, но еще старого образца, которого уже нет, мы были вместе с Омаром, который занимался организацией, а мы с Марией Пантусо давали уроки. И она ездила себе с семинарами, а я как дурак оставался вести уроки. И я говорил: ну как же так? А люди говорили: ну ты же сам позволяешь, скажи, чтобы она брала тебя. А потом появилась Корина. А Корина, она тоже как скажет: «Ты что забыл с этой… девушкой?» Да она вообще 7 песо брала за урок, а мне платила один песо. И я такой довольный был – зарабатывал сто песо! А она по 850, по 900 песо зарабатывала. А я ничего с этим не делал, пока Корина мне не сказала: «Идиот, тебя же дурят!» И вот с этого момента я решил, что буду зарабатывать этим себе на жизнь, не знаю как, но я это сделаю. Но когда я начал, я и представить себе не мог, что все будет так.

П.: Если я не ошибаюсь, вы начали работать в паре в 96м, а через 2 года уже танцевали в шоу Форевер танго? И вы стали главной парой и были номинированы на премию Тони?

Х.Б.: Да. На самом деле, мы поехали в турне с труппой, которая называлась Тангерос, которой руководила итальянка Мария Микели, она была ученицей моего папы. И когда моего папы уже не было, она обратилась ко мне. У нее уже было это шоу, но главная пара не смогла больше работать, и тогда они позвали меня с Кориной. Корина на тот момент танцевала 8 месяцев. То есть, она, конечно, и раньше танцевала, но это было совершенно другое… А так мы в паре работали 5-6 месяцев. И мы поехали в турне по побережью Италии на 3 месяца. И когда мы были в Италии, мне в отель, где мы были, прислали факс от Форевер танго, сотовых же не было тогда. И в факсе говорилось: возвращайся в Аргентину, мы хотим тебя для шоу, ну и т.д. И вот мы вернулись в Буэнос Айрес, и помню, что мы были в клубе Альмагро, который тогда еще существовал. И этот товарищи сказал мне: «Хулио, я хочу, чтобы ты танцевал в шоу!» А я тогда килограмм 15-20 сбросил, потому что был с Кориной все время, а она святым духом питалась, ну и мне пришлось тоже… А этот товарищ мне говорит: «Слушай, ну я же хотел, чтобы ты такой же толстячок был, как раньше!» Я ему сказал: «Не-не, даже не мечтай!» И еще, когда прежде меня звали в Форевер танго, мне всегда подсовывали разных партнерш, и я всегда отказывался. И первое, что я сказал на этот раз: я не буду танцевать с другой партнершей, только с Кориной! И парень согласился. Ну и вот так все началось.

П.: Ты помнишь первое выступление в спектакле? Что ты чувствовал? Я бы со страху умерла!

Х.Б.: Ну нет… Мы в течение 15 дней смотрели представления спектакля, а днем репетировали. И посмотрели мы спектакль примерно 8-9 раз… И когда я увидел танцора, которого звали Мажораль.. ох, ну он же танцевать не умеет, ихо де пута! И вот я увидел его на сцене и не мог поверить своим глазам! Он такие штуки вытворял. Я сказал: нет, я никогда так не смогу, я ухожу, где мои вещи? И такое впечатление он производил на меня, а я на тот момент считал, что он вообще танцевать не умеет! Конечно, это было не очень умно с моей стороны.. Ну и мы просто потом пахали целый месяц, и как пахали.. Я всегда говорю, что были Хулио и Корина до Форевер Танго, и после… Изменилось все: перспектива того, что мы хотели делать в нашей жизни, то есть, в нашей профессии. Мы конечно уже успели и в Италии поработать с той труппой, но это была такая light версия. А в Форевер танго мы работали бок о бок с такими людьми… Это было невероятно. Когда ты смотрел Форевер танго, сидя в зале, ты не мог понять – откуда он взялся, этот парень? Они были как животные какие-то. А потом ты видел его же, но такого простого, обычного… Но из зала это смотрелось иначе – тебя просто сносило как ураганом!

П.: А потом вы танцевали в шоу (???)

Х.Б.: Да, это было. Но до этого, когда мы были в Нью-Йорке, нас номинировали на премию «Тони». И представляете, мы на лимузине туда поехали, на 5ю авеню! И вот мы выходим из лимузина, а за нами Шон Коннери, а с другой стороны Марк Энтони. И я думаю про себя: что я тут делаю??? Что это вообще такое? (…)

П.: И все эти изменения произошли с вами за такое короткое время?

Х.Б.: Да, не говори! С момента, как мы начали работать с Кориной, прошло все три года. Она танцевала и до этого, но со мной всего три года. Это было, не помню точно, но в 98-99м году.

П.: И как ты думаешь, что произошло? Как ты перешел от тех 100 песо, которые ты зарабатывал в Каннинге, до премии в Нью-Йорке? В чем секрет?

Х.Б.: Я думаю, что перелом случился в тот момент, когда я ушел от Марии Пантусо. После этого я сразу же начал работать в трех местах, самых популярных в Аргентине: в Клубе Альмагро, в Галерее Танго и в клубе Грисель. Эти три места были самыми популярными, туда на танцы приходило больше всего людей. Все иностранцы шли туда, именно в эти клубы. И я там работал. И все закрутилось именно там.

П.: В то время, ты учился у кого-то еще, кроме твоего папы?

Х.Б.: Да, я брал пару уроков с двумя танцорами. Первым был, и я не мог понять, как он так двигает ногами, Родольфо Сьерри, милонгеро, который давно умер. И я не мог поверить, как он так двигает ногами – он делал тук-тук-тук-тук-тук… Ну и вообще, меня всегда привлекало chamuyo (см. видео 16:06 – 16:14). Парень вот отсюда все делал, как бы говорил Toma mate y avivate (Проснись и пой). Вот что мне нравилось. Меня вообще особо не впечатляло что-то фантастически-крутое. Это моя личная особенность. Я помню, как-то мы с Кориной пошли в театр Сан-Мартин, и мы смотрели театральную танцевальную постановку. Как же de puta madre они двигались! Мы вышли после первого акта, и я услышал, как две дамочки разговаривали: «Ой, ну я не знаю, что хотел сказать автор…» И я подумал: я же в этом ничего не понимаю, но я вижу, как двигаются тела, и когда я это вижу, я понимаю, что может сделать, чего может достичь этот человек… И это так меня заряжает, просто переполняет. А тогда хотел сказать : «Да заткнитесь вы, и посмотрите, как они танцуют, как они двигаются внутри музыки!» Вот что меня всегда привлекало. А когда я вижу что-то фантастически-крутое, я могу сказать: как здорово, круто! Но вот это, то, как двигается человек, это меня просто заводит, больше, чем , что бы то ни было. И когда я вижу такое, меня переполняет энергия, я становлюсь, как подросток. Однажды, когда я вновь вернулся в Нью-Йорк, мой ученик мне сказал, слушай, есть билеты в первый ряд на мюзикл «Чикаго». (см. видео 18:13-18:23) Мы сели, началось представление… Твою жеж маму! Я потом был в таком состоянии! Мне хотелось залезть на сцену, сбросить оттуда всех танцовщиц! У меня энергия шла изнутри! И это невероятно, прекрасно! И со мной это часто происходит, когда я вижу, как танцуют ребята. И сейчас столько ребят, которые очень хорошо танцуют. Есть новое поколение, которое просто невероятно!

П.: Как тебе кажется, есть ли разница между тем, как танцевали раньше, и как танцуют сейчас? Потому что я слышала, что раньше никто не торопился, люди сначала целый год просто ходили на милонгу и смотрели, не танцевали, они не брали уроков, потому что не было такого выбора. А сейчас всего полно – уроки техники, музыкальность, чего угодно… И многие говорят, что сейчас танцорам не хватает силы (huevos) в танце, не хватает сердца…

Х.Б.: Я тебе скажу кое-что… Главная причина того, что у этих прежних ребят была сила (huevos), заключается в том, что раньше не было таких девушек, как сейчас, раньше все были как холодильники! И единственное, что могло нам помочь, это научиться вести в танце ТАК… Я помню, что на урок к моему папе приходили Гижермина, Каролина, (…) Ванина Билус… И я говорил: «Папа, можно я пойду с ними потанцую?» Он говорил: «Не-не, тебе вот сюда» - и приводил мне очередную женщину-холодильник, да еще и с усами. Короче, мне приходилось чуть ли не подстегивать ее, чтобы она сдвинулась с места! (см. видео 20:27-20:58) Я помню, что моя правая рука доходила ей до левой лопатки, ее спина была необъятная! И тогда ты должен был принять очень уверенное решение, чтобы она пошла на очо!! И это мне очень помогло! И потом, когда я танцевал с другими девушками, я вообще не напрягался, курил бамбук. И кроме того, если ты не стоял крепко на полу, она бы тебя утащила на фиг! Почему было так? Потому что на выходных они завивали кудри и шли танцевать в субботу и в воскресенье, а всю неделю до этого они стояли у плиты и следили за домом. Я не говорю, что они плохо танцевали, у них была стоя штучка, своя изюминка… Может, их стопы не были такими элегантными, немножко косолапили… Но они обладали такой power, ты мог почувствовать этот настрой, как они переносят вес на полу, и ты чувствовал, где она стоит. И если ты знаешь, где она стоит – все, можешь поиграть, поделать штуки всякие. И это интересно – раньше ты понимал, где находится женщина.

П.: А сейчас нет?

Х.Б.: А сейчас не то, чтобы нет… Ох, не просите меня об этом говорить. Ну ладно, скажу искренне: мужчины танцуют гораздо лучше, чем женщины. Девушки, простите! Не поймите меня неправильно. Девушки плохо выглядят со стороны. Мужчина, танцуя, выглядит лучше, чем женщина. И более того, я проверял! Я танцевал с девушками, которые выглядят не очень, но в объятии с ними я чувствую себя хорошо. Но визуально, тот, кто сидит за столиком, не может это почувствовать, он лишь видит. (…) Если мы будем сравнивать с прежними временами, женщины танцевали лучше. И я говорю не о совсем древних временах, а о моем прошлом. И женщины танцевали лучше мужчин. Мужчины больше дополняли, они относились к женщинам с огромным уважением, он думали: «Ох, вот этого делать нельзя, потому что на милонге так не принято». Когда началась вся это история с танго нуэво, ну то есть, танго стали больше танцевать в открытом объятии, мужчина получил больше свободы. И с этой свободой он начал больше играть в танце. Я не говорю сейчас, хорошо это или плохо, не об этом речь. Но с этой свободой мужчины заняли другое положение. Потом эта эпоха перемен вновь трансформировалась в форму, которая мне знакома. И сейчас большинство выбирает более интимное объятие, и мужчина изменился, перешел на новый этап. Девушки, простите, но с эстетической точки зрения, вы выглядите плохо.

П.: Но разве в танго не важнее то, что внутри, чем то, что снаружи?

Х.Б.: Да. Но если ты выступаешь, т хочешь мне что-то показать… Есть 2 момента: если я не хочу идти смотреть, то я не пойду. И тебя не должно заботить, нравится мне или нет. Я всегда говорю: когда кто-то выступает, он должен думать о людях, которые его любят. Те, которые тебя не любят, они и не полюбят. Поэтому, если на выступление пришли люди, которые тебя любят, ты должен танцевать для них, и для самого себя. (…) Поэтому все эти разговоры про ощущения внутри – это тоже все довольно относительно.

П.: Ты сказал, что сейчас женщины танцуют хуже, чем раньше, но это не объясняет, почему так произошло (…)

Х.Б.: Проведем параллель с тем, что было раньше. Женщины той эпохи, Милена, Ванина, многие, кто танцевал в 85м, когда я даже еще не начал, они уделяли большое внимание тому, как они ставили стопы на полу, как они делали шаг. Они больше работали. Честно говоря, раньше работали больше. А сейчас молодые девушки считают, что они уже хороши. Я двигаюсь, ты двигаешься… Но за этим ничего нет. Это не плохо, это дело вкуса. Мне в женщине нравятся ноги - не поймите меня превратно, мы говорим о танце. Поэтому когда ты видишь женщину в танце, ты смотришь на ее ноги, или ты смотришь, что происходит между ней и мужчиной. (…) Но представим, что наверху между ней и мужчиной не происходит ничего, куда дальше ты будешь смотреть? Не на попу же… Мы смотрим на то, как двигаются ее ноги. И вот тут облом! Я не сужу, я просто хочу увидеть танец. И вот я вижу, что с эстетической точки зрения, с ногами творится полная фигня. Ну как же так? И знаете, я считаю, девушки простите, (…) что роль женщины в танце переоценена. Получается, что она думает: «Вот я такая двигаюсь. Этому нравится, как я двигаюсь, тому тоже нравится.. Ну все, я крутая!» Хорошо, пусть так, это не плохо. Но вот я сижу на милонге, пью свое пивко, смотрю выступление и говорю: «…» (см.видео 29:02-29:10) Вот то, как я это вижу.

П.: В таком случае, в чем, по-твоему, заключается роль женщины?

Х.Б.: Не знаю, правильно ли ты поняла то, что я имел ввиду. Когда я говорил, что роль женщины в танго переоценена, я имел виду то, что она не учится и не хочет учиться. Она думает, что она уже хороша и ей не нужно работать.

П.: Что было хорошего в том, что делала Ванина, которую ты упоминал?

Х.Б.: Дело в той работе, которую она вела над собой – то, что и мужчины делают сегодня. Это цель: «Я хочу танцевать!» И это помимо того, есть ли способности к этому или нет. Раньше женщинам было важно делать все, чтобы танцевать хорошо. Для меня танцевать с этими девушками было удовольствием. И смотреть на них тоже, хотелось сказать : «Вау! Твою пута мадре!» Это «мясо», эта сила (power), которая была у них… Вот! Нашел слово – сила, вот что было у этих девушек, которые работали, учились, росли… Этой силы сейчас нет. А знаешь, что сейчас есть? Все такое …расслабленное. Я не говорю, что это плохо - мне бы хотелось, чтобы эта расслабленность осталась, но при этом, чтобы девушки больше занимались собой. Вот это было бы идеальным – танцевать с этой идеей и расслабленно.

П.: Когда ты смотришь чье-то выступление, что привлекает твое внимание? Что трогает тебя? Что нравится? Не только же ноги, верно?

Х.Б.: Конечно. Для меня важно то, что происходит между ними.

П.: Так, может, ноги и не так важны?

Х.Б.: Я поэтому и говорю: я смотрю на ноги тогда, когда не вижу ничего, что происходит в паре. Когда я смотрю на танцующую пару, я хочу увидеть, что между ними происходит. И можно увидеть, в хороших ли они отношениях, занимались ли они любовью до того, как выйти из дома, или же они в ссоре. Если я вижу все это, я не вижу ноги.

П.: Тогда возвращаясь к прежнему разговору – может, в этом случае, техника движений важна не так, как внутренняя «техника»?

Х.Б.: Ну я то говорю и о технике внешней. И было бы просто здорово, если бы я мог видеть и то, что происходит внутри пары, и ноги. Иногда получается так: я сначала вижу то, что происходит между танцорами, а потом я перевожу взгляд вниз, и… я не знаю, как сказать это по-английски…

П.: Ну скажи на испанском?

Х.Б.: Да. Нет, на испанском это звучит совсем нехорошо. Ладно, чтобы закрыть тему… Представь, что ты встречаешься с парнем, и вам хорошо, и в момент, когда вы готовы заняться любовью, ты обнаруживаешь, что у него богатство небогатое. Я шучу, конечно. Но я хотел бы, чтобы обе составляющие были в порядке. Ведь это красиво! Когда ты видишь, что в паре что-то происходит, ты начинаешь видеть и всю картину. И если все, что ты видишь, радует взгляд – это совсем другое дело! Я встану и весь день буду аплодировать. Это то, что чаще всего я не могу видеть.

П.: Но ведь это то, что появляется со временем, после того, как пара начала работать? То есть, это скорее будет заметно в паре, которая работает уже давно, чем у двух танцоров, которые просто встали в пару, чтобы выступить? То, о чем ты говоришь, приходит со временем?

Х.Б.: Да, конечно.

Марийке: Мы знакомы уже очень давно.

Х.Б.: Уффф! Да, даже не говори, сколько именно!

М.: И за это время я видела все изменения, со времен клуба Альмагро, и то, о чем мы говорим, очень интересно – о поколении твоих танцоров, о том, как они танцевали, о том, что сейчас достаточно просто двигаться, но при этом теряется что-то важное. Я приезжаю сюда, я возвращаюсь в свою страну, я езжу по Европе, и я вижу, что все приобретает размытые черты, нет четкости. И я подумала: может, причина в большом обмене, взаимодействии между БА и Европой, которое протекало все это время, и как это могло повлиять на то, как люди танцуют сейчас, когда они вполне довольны тем, что они просто двигаются, несмотря на то, что чего-то не хватает. Откуда идет это?

Х.Б.: Всегда было так – то, что происходит в Европе, это отклик того, что происходит в Аргентине. Через несколько лет люди начнут танцевать иначе, и это то, что происходит постоянно, это циркуляция.

М.: Да, уже сейчас люди уделяют больше внимания деталям…

Х.Б.: Да, именно.

П.: Мне кажется, что все, что ты говорил о том, что сейчас не уделяется большое внимание работе над собой и чувствам, связано с тем, что сейчас есть отношение: «Ну хорошо, давай, я с тобой потанцую… или с тобой». И нет отношения: «Я буду танцевать С ТОБОЙ! Эти три минуты я только твоя!» И эта ситуация идет из этого чувства… Ведь раньше годами работали над тем, как поставить стопу, а сейчас просто шлеп и все.

Х.Б.: Смотри, ты берешь урок балета… Я не брал никогда, конечно, но знаю, как там все проходит. В общем, ты приходишь на урок балета и первые 40 минут из полутора часов ты делаешь одно и то же упражнение на стопы. Это же не просто так задумано! Это фундаментальная основа. На мой взгляд, это сейчас утеряно. Но… Блин, что ж я каждый раз вляпываюсь в разговоры про это! Ай, я пожалею, если это скажу… Это не ошибка женщины. Есть так много учителей, которым самим нужно поучиться – это большая проблема, и это главная причина. Я не виню женщину, которая учится. Я виню… нет, здесь нет ничьей вины конечно. Причина в той женщине, которая учит. И это не имеет отношения к тому, нравится мне или не нравится, как она учит… Это как раз имеет отношение к моим словам о том, что женщины плохо танцуют. Получается так: ты учишь то, чему я учу тебя. Если я не знаю, как научить тебя ставить ногу или вытягивать ногу, или что угодно, тебе придется заучить то, что я говорю. Если я сам не понимаю, что я делаю ногой и учу тебя тому, чего я не знаю, значит, все женщины будут делать так же…

П.: Я могу прервать тебя? Для меня есть в этом противоречие: в прежние времена женщины , такие как Кока, не брали уроков, и тем не менее они прекрасно танцуют. Поэтому мне кажется, что часть вины лежит и на нас, тех, кто учится. И так же с мужчинами.

Х.Б.: Да, все так. Но я ставлю тебя на место той, кто учит, я иду глубже в проблему. Вот ученик, он учится, как может, чему может, но нужно же понимать, в какую сторону его несет.

П.: Ну собственно, и танго раньше было другим, в том числе на уровне движения.

Х.Б.: Ну конечно, все поменялось с того момента, как появились эти девушки – Милена, и прочие танцовщицы, которые пришли в танго из других танцев. Танец изменился! Я не хочу приводить в пример моего отца, но вот представим Пепито Авежанеду – вот если бы он взял в пару одну из этих девушек, да его было бы не остановить! Чичо бы нервно курил в сторонке! Я всегда сравниваю: Чичо для меня – это Пепито Авежанеда из 50х годов. Сейчас Чичо – именно такое место занимает. У Пепито была другая фишка – и он творил чудеса! И если бы ему дали такую партнершу – мамма миа! Да нас бы всех отправили в запас, мы бы могли остаться дома и смотреть футбол. Ну это все, фигурально выражаясь… Эти парни, со всем своим опытом, танцевали очень красиво, просто невероятно. Я смотрел на Пепито и не верил своим глазам. И я говорил папе: «Пап, я схожу на урок к Пепито?» А папа говорил: «Нее, он вообще не знает ничего!» Папа меня не пускал!

П.: Сейчас многие преподаватели на уроках дают тему кругового движения. Хулио, когда ты для себя открыл это круговое движение в танго?

Х.Б.: Мне кажется, еще мой папа использовал эту идею. Помимо того, как он делал шаг, он поворачивался по-особенному. Так что это и моя особенность. Но нужно сказать, что это приобрело больший масштаб по двум причинам: во-первых, когда я обнаружил, что у меня есть суставы, и, во-вторых, когда Корина мне это объяснила. Это было что-то! До этого я двигался естественно, но когда я стал разбираться, я понял, что я могу больше! Ух ты, как, оказывается, а могу расслабить бедро! А коленка что творит! Пута мадре! Так что я думаю, что я с этой идеей уже пришел, хотя, возможно, мой папа мне этого не объяснял. Вообще все танцоры того времени, с педагогической точки зрения, ничего из себя не представляли. Не то, чтобы они были совсем ужасными, иначе они не были бы теми, кем были. Но раньше они просто показывали, и если ты просил повторить, они делали что-то совсем другое. Я говорил: «Пап, покажи мне эту штуку?» Он говорил: «Ну, смотри, тут так, потом сюда, тут сакадка…» Я говорил: «Пап, а еще раз можно?» И он делал что-то вообще другое, пута мадре! Поэтому раньше нам приходилось осознавать это, смотреть во все глаза, потому что мы знали, что во второй раз нам уже не покажут. Если говорить о моем поколении и чуть раньше, Мигель, Освальдо, Рики – всем им приходилось задумываться об этом. Они шли на урок к, скажем, Браво, который поворачивался как животное просто, он поворачивался с другой идеей, из силы, но как! И все знали, что если ты хочешь научиться поворачиваться – иди к Раулю Браво. За ритмикой шли к Пепито, за хореографией – к Тодаро, за шагом – к Мигелю Бальмаседе. Так что были эти 5 танцоров, и все-все через них прошли.

П.: Вопрос от Мартина Охеды. Вас с Кориной считают образчиками того, как надо танцевать вальс. Когда ты танцуешь вальс, кажется что ты плывешь, летишь, будучи при этом очень корпулентным. Откуда ты берешь эту динамику?

Х.Б.: Ничего себе! Ладно, отвечая на вопрос… Отчасти это идет благодаря круговому движению. Что появилось недавно, лет 5-6 назад – это движение по спирали, и это делает вальс таким. Для меня всегда вальс был похож на качели, и двигаться нужно было с этим потоком. Так что благодаря круговому движению, и движению по спирали, и, как он там сказал, моей корпулентности, я так танцую, что при этом говорят: «Ух, смотри, как движется этот… корпулентный!» И передай ему мою благодарность за его вопрос. Особенно мне «корпулентная» часть понравилась.

П.: вопрос от Лукаса ди Джорждио. Что ты ощущаешь на физическом уровне, находясь внутри этих круговых, спиральных движений?

Х.Б.: Знаешь, что я чувствую внутри этого движения, особенно танцуя в близком объятии, без пространства? Я чувствую себя так, как будто я сижу на карусели, такой, как стоят на детских площадках… С каждым поворотом карусели ты закручиваешься еще больше, и продолжаешь, и продолжаешь… Вот такой образ пришел мне в голову.

П.: Ты в танго уже давно, и много путешествуешь, и много повидал. Как ты видишь будущее танго? Я, например, не мог и представить, что мы дойдем до 2012 года… И что нужно сделать для лучшего развития?

Х.Б.: Примерно уже в 2006, 2007, 2008 годах я понимал, что это уже не остановить. Я думаю что то, как оно идет сейчас – вот так и сработает все. И просто прекрасно все развивается. И если мы будем продолжать в том же духе, все будет хорошо. Но если мы будем вытворять странные штуки, вот тогда мы проиграем. Мы не должны ничего себе присваивать, в этом секрет, потому что это уже принадлежит не только нам.

П.: Но ведь мы можем оторваться от корней таким образом? Ведь это впитывается с молоком…

Х.Б.: Это остается внутри у каждого. Я говорил с ребятами, я сказал им: «Пожалуйста, имейте в виду, вы – это те, кто будут продолжать то, что делали мы». Помимо того, что я делаю, над чем работаю, помимо того, является ли это чем-то новым или нет, я, как и все танго-ветераны, передаю то, чему научился. Продолжать делать все так, как раньше, невозможно, это уже не вернется никогда. Но эти ребята, чьих имен я не хочу называть, они берут эту идею. Поэтому я говорю, что нужно оставить все так, как есть. 4-5 лет назад я боялся того, что танго пошло по другому пути, и я не знал, вернется ли все в свое русло. Но сейчас я знаю, что есть молодые ребята, в которых я вину новое поколение маэстрос, не преподавателей, а именно маэстрос, если они будут продолжать, конечно. Поэтому я говорю, что нужно позвонить всему идти так, как оно идет, потому что всегда будет кто-то, кто обратится к прошлому.

П.: На сегодняшний день танго в Европе находится в кризисе, Европа тоже в кризисе, у фестивалей проблемы, так как существуют марафоны, на которые люди ездят только чтобы танцевать, а не учиться. Как ты это видишь?

Х.Б.: Да полный пипец! Возьмем две ситуации. У меня нет денег, к сожалению, и я не могу заплатить тебе за свое участие в фестивале, но я хочу танцевать, и я должен что-то делать. Против этой ситуации ничего не поделаешь. Я не могу заплатить тебе ни за урок с Хулио Бальмаседой, ни с Чичо, ни с кем бы то ни было. Но я хочу познакомиться с новыми людьми, танцевать с ними, так что у меня нет другого выбора, кроме как пойти на марафон. Но дело в том, что сейчас уже причина не в этом, сегодня марафоны – это бизнес. И вот это все меняет. Организаторы зарабатывают деньги: не можешь заплатить много – ок, заплати немножко.

П.: Для меня, как для организатора, проблема заключается в том, что сегодня люди не хотят учиться, брать уроки. Они занимаются сами, или с локальными преподавателями…

Х.Б.: Это вторая сторона той проблемы, о которой я говорил раньше – вот мы просто двигаемся вместе, веселимся. Я не говорю, что это плохо, нет, но это перешло в желание просто развлекаться. Когда в Аргентине начали появляться практики, произошло, примерно, то же самое. Сейчас и они изменились. Но в начале, поскольку никто не знал, как именно надо делать, делали, как могли. Потом это все устаканилось. Я никогда не спорил с этим явлением, так как, к счастью, это никак не повлияло на мою работу. Если бы это задевало интересы моей работы, может, я бы сейчас говорил по-другому. Но практики мне никогда не мешали, потому что люди приходят ко мне именно за тем, что делаю я, за тем, что именно я могу им дать вместе с Кориной. Но есть множество людей, для которых практика стала выходом, т.к. практика создана для людей, у которых нет денег, которые не могут заплатить. Поэтому танго непопулярно сейчас, все просто. Нет той популярности у танго как в 40е-50е годы. Что сейчас популярно, так это кумбия, к сожалению. И то же самое происходит с марафонами. Что больше всего мне не нравится в марафонах – это невероятная гордость, высокомерие, которыми преисполнены люди, большинство людей.

П.: Им кажется, что они умеют танцевать, но лишь друг с другом.

Х.Б.: Именно. Это высокомерие делает все неинтересным. К тому же я уже старый, мне достаточно потанцевать три часа на милонге, а два дня колбаситься – да вы что, шутите?!

П.: Вопрос от Давида Пало. Что ты думаешь о стиле Вижа Уркиса в контексте чемпионата мира по аргентинскому танго?

Х.Б.: Ухухухуху! (хватается за голову) Мы в восемь заканчиваем? А нельзя меня после восьми об этом спросить? Нет, я отвечу на этот вопрос, без проблем. Хотя Милена меня предупреждала: «Хулио, следи за тем, что ты говоришь!» Я вот чего не могу понять: почему, для того, чтобы участвовать в чемпионате танго, нужно идти и учиться именно стилю Вижа Уркиса? Вот тут уже не все в порядке. Не может быть так, что если кто-то танцует немного иначе, чем все остальные, их не выбирают по итогам одного тура. Главное тут то, что люди, которые выбирают и принимают решение, ни черта не знают! К сожалению, большинство тех, кто находится в жюри, не имеют критериев отбора. И помимо того, что правила запрещают делать ганчо, снижают оценки за то, что девушка в повороте сделала болео вперед. Вот тут начинаются проблемы. Я сам никогда не принимал в этом участия, а если кто-то говорит, что я участвовал – это неправда. Совсем недавно я посмотрел видео 75го года, запись кубка «Супер 8» с моим папой – он проплывал на экране прямо передо мной, весь такой с зализанными назад волосами. Это видео просто находка! И я смотрел, как танцевали все эти ребята, и их танец не был похож на то, что сейчас называют танго-салоном. И теперь мне жаль этих ребят, которых на сегодняшних чемпионатах загоняют в рамки объятия, в котором они не могут двигаться. И хочется сказать: пута мадре, ну дайте же им дышать! На мой взгляд, в любом виде танца, если хоть что-то в теле напряжено, танцевать невозможно. Мне кажется глупой такая ситуация, хоть сейчас это и начинает меняться, когда кто-то берет урок, скажем, с Чичо, и это означает, что он не может участвовать в чемпионате.

Комментарий: И после урока с Эдуардо Парехитой к участию так же не допускают.

Комментарий: Ну нельзя же говорить, что только Вижа Уркиса – это танго!

Х.Б.: Конечно! Танец - это танец! Конечно, есть правила, которые нужно соблюдать: нельзя махать ногами выше головы и крутить партнершу в воздухе – это относится уже к сценическому танго, там это уместно. Чемпионаты существовали всегда, сколько я себя помню. Мой папа участвовал в чемпионатах, и тот чемпионат 75 года, видео с которого сохранилось, он его даже выиграл, получил кубок. Многие не согласны с самим фактом наличия мирового чемпионата. Мне же кажется, что плохого в этом ничего нет, потому что это подстегивает идти дальше, неважно, выиграешь ли ты его или нет. Но сейчас получается так, что многие люди, которые очень хорошо танцуют, они боятся участвовать. И я их понимаю, потому что не может быть так, что лишь потому, что твой танец отличается от стиля Вижа Уркиса, лишь поэтому ты не проходишь отборочный тур. Я танцую уже полжизни, ну, то есть… 15 лет (смеется). И есть люди, относящие себя к стилю Вижа Уркиса, и они танцуют меньше, чем я. Представьте, вот он танцевал лет 10, потом женился в 25 лет, оставил танго, вернулся, когда ему стукнуло 60 лет, и вот танцует то он всего 10 лет. И если сравнивать одного с другим – вот тут уже кроется проблема. Об этом не хотелось бы поговорить именно с ними, я готов, один, сам сесть и поговорить.

П.: Ну хорошо, вот ты готов поговорить с ними… Но ни один из них, ни, особенно, главный представитель стиля Вижа Уркиса (и мы все понимаем, о ком идет речь) не скажут тебе правды. Они все будут уверять тебя, что танцуют в стиле Вижа Уркиса, и что лишь это правильно, хотя сами они могут танцевать что-угодно, хоть как Освальдо и Кока, но все равно они будут говорить, что танцуют в стиле Вижа Уркиса.

Х.Б.: Есть еще одна тема, касательно жюри, которую я хотел бы затронуть. (Подсаживается к Пепе, изображая жюри) «Участник под номером 59, вы откуда? А, из Японии, так и запишем. (говорит на ухо Пепе) Слушай, этот завтра мне организует турне по Японии на три месяца. 10,50 я ему поставлю». Вот тут и кроется проблема. Это происходило на первых чемпионатах, в жюри которых сидели мы, и Густаво, и он был первых, кто узнал об этом. Он не выдержал этого, ушел, я пробыл еще два года, но и я в итоге ушел. Потом я стал соглашаться побыть в жюри один день, или на финале, я говорил: да, я участвую! Потому что думал, что сейчас-то меня не проведут, это же финал, нельзя же во время финала быть такими мерзавцами! И вы представляете, какие люди сидят рядом со мной это же финал, не какой-то там отборочный тур: тут огромный стадион, камеры, телевидение! И вот эти люди говорят друг другу: «59й номер танцует обалденно, твою маму! Ну, сколько ему поставишь?» Вот тут в консерватории подправлять надо. Во-вторых, у них нет концепции, вообще никакой. Например, Густаво Навейра существует потому, что у него есть концепция танца – не важно, нравится она тебе или нет. Но он очень понятно говорит: это – вот так! Ты делаешь – и, твою маму, он прав! И после этого, я могу решить: мне не нравится – поэтому я это не делаю. Мы говорим о преподавателях сейчас, и можно понять, имеет ли смысл то, что он говорит. Но у этих же нет ни самой плохенькой идейки! И среди людей, относящих себя к стилю Вижа Уркиса, среди самых известных из них, есть такие, которые танцуют и не попадают в музыку!.Главный представитель стиля Вижа Уркиса – имейте совесть, да он же глухой! Он в ритм не попадает! А если он в ритм не попадает – все совсем плохо! Я могу назвать его имя, мне все равно, и если мне представится такая возможность, я скажу это ему. А ему все равно, он лишь говорит другим, что они должны делать.

Комментарий: Вот что хочется знать: почему этот глухой решает, что есть правда, а что нет?

Х.Б.: Более того, тут должна быть хоть какая-то причина.

П.: Вижа Уркиса – это настоящий стиль, или это коммерческое название?

Х.Б.: Ну, раньше была заметна разница между тем, как танцевали в каждом районе. Не думаю, что она сохранилась до наших дней, но раньше это было заметно. Например, Эдуардо Аркимбау мне рассказывал, как они танцевали в районе Парке Патрисиос. Карлос Мошано, такой маленький, который уже умер – он тоже был представителем другого стиля, танцевал иначе, более жестко. К этим людям я всегда относился с уважением.

Комментарий: Я помню, что на разницу отказывало влияние и то, что люди приходили из разной социальной среды, были разные места, и это передавалось в танец, в зависимости от района.

Комментарий: И еще влияние на формирование разницы в том, как танцуют, оказывал и размер танцпола.

Х.Б.: То, что ты говоришь – это прекрасно и абсолютно точно! Я помню, что мой папа ходил на милонги в Центр, и ему приходилось танцевать по-другому. А если мы возьмем огромную танцплощадку в районе Помпеша, там парни и другие фигуры делали. То есть все подстраивались под пространство, в котором им приходилось двигаться. Это очень точно! Надо же, мне раньше и в голову не приходило.

П.: Вопрос от Ребеки Вольпи. Что для тебя суть танго? Когда ты смотришь на то, как танцуют, что заставляет тебя сказать, танго это или нет?

Х.Б.: Это то, о чем я уже говорил прежде. Мне нравится видеть, как тело двигается, как оно живет. Это не имеет отношение к стилям. Если человек знает музыку, немного понимает, что должно происходить в танго, то ты заметить, как это проявится в его танце. Различные оттенки, движения, использования различных синкоп, ты видишь, как он понимает, что будет сейчас, и оставляет ощущение «ох ты ж ёшкин кот!» Вот что это для меня, то, что человек тебе говорит. Мне тела говорят очень много, гораздо больше, чем стопы, ты смотришь и не понимаешь, как он это делает. Я приведу пример. Есть люди, более холодные… Есть такой Рики Барриоc, он еще с моих времен, он пропадал , теперь вернулся, и он меня удивил. Я знал его таким, какой он раньше, а теперь он удивил меня тем, что он хотел сделать с формой своего танца. Он вставил «пирипипи» в танец, вот для меня это самое вкусное. И если будут такие парни, танго не умрет никогда. Я сам хочу попахать еще года три, потому что хочу завязать. Не знаю, что произойдет через четыре года, но посмотрим. У меня же дочка и все такое…

П.: Кстати, о дочке! Алехандра Мантиньян спрашивает: повлияло ли то, что ты стал отцом, на твое танго?

Х.Б.: Нет.

П.: Не может произойти так, как в случае со старыми милонгеро, о которых ты говорил ранее, которые уходили из танго, когда заводили семью?

Х.Б.: Нет, потому что тогда милогеро были просто милонгеро. А сейчас мы говорим о профессиональной деятельности. Я не могу бросить работу, иначе моей дочке будет не на что жить.

П.: Ну а на посещение милонг это накладывает отпечаток?

Х.Б.: Конечно! Вся жизнь меняется! И в лучшую сторону! И те, кто уже имею детей, знают, те же, кто еще не успел, вы узнаете, что это лучшее, что может случиться с вами в жизни! Но, походами на милонгу пришлось пожертвовать, хоть это и вещь второстепенная. В любом случае, я выбираюсь иногда на милонги. Мы с Кориной недавно обсуждали эту тему. У нас в прошлом году был серьезный кризис, через который мы прошли, впервые после 16 лет совместной жизни. Корина хочет просто танцевать. И после работы в театре, а она же актриса, когда она играла и танцевала танго на сцене, она снова загорелась. А я маэстро по жизни, от души. И мы сумели зацепиться за это, и теперь я могу сказать, что в этом году у нас все хорошо, хоть и кризис был серьезным. И я ее понимаю абсолютно. И она мне как раз говорила: «Хулио, я не могу запретить тебе ходить на милонги, потому что ты такой человек, которому нравится, когда на него сморят. Для тебя естественно быть на милонге, потому что ты думаешь, что если на тебя не смотрят, ты не существуешь ». Я, как преподаватель, не хочу это терять, потому что мне это нравится, и ядумаю, что никогда не устану танцевать. Я могу танцевать всю ночь, а потом еще и пойти с друзьями посидеть. Для меня важно быть на милонге, в этом месте, и к счастью, с Кориной это не проблема, мы много говорили об этом. И еще в прошлом году я начал ходить к психологу, и это мне помогло понять себя. Видите, какие интимные вещи я вам тут рассказываю.

П.: Марсело Варела спрашивает. Что бы ты делал, если бы не был танцором?

Х.Б.: (молча, качает головой)

П.: это ответ, да? Ну ладно, у меня еще есть . Вот Аналия Вега была не столь жестока, задавая вопрос. Ты такой человек, который и на милонге, и по жизни всегда полон энергии. Где или от кого ты подзаряжаешься?

Х.Б.: Не знаю, не понимаю. Ну, мне вот так нравится, настолько нравится! Черт его знает, откуда она берется? Я работаю с часа дня, потом вспоминаю: ой, пута мадре, мне же еще в Каннинге вести урок… Прихожу в Каннинг и все, после урока еще остаюсь до трех-четырех часов утра, потом смотрю на часы: твою маму, мне же идти домой, а то я не встану завтра! Не знаю, откуда это все.

П.: Ты продолжаешь играть в гольф?

Х.Б.: Да, продолжаю. И просто с ума схожу, потому что я нашел этот свинг, и это просто ах! Это абсолютно отличается от того, что я делаю: в гольфе нужно увести бедро, и это то, что в танго я делают наоборот. Но мне очень нравится.

П.: Вот ты сказал, что всегда бы был танцором. Но какой была твоя жизнь до танго, до той девушки? Что тебя интересовало, что наполняло твою жизнь? Думал ли ты?..

Х.Б.: Нет, я и представить не мог. Я расскажу вам секрет, который еще никому не говорил. Я всегда жил в Боэдо, но потом мы переехали, потому что мои родители купили дом на севере, в районе Вижа Селина. И с 10 лет до 30, ну до 28, до момента, пока я не вырвался из-под маминой юбки, все время подростком я провел там. И я всегда говорил: к сожалению, тело мне не позволило, но если бы позволило, я стал бы футболистом. Нет такого вида спорта в истории человечества, который бы я тал любил. Я получаю удовольствие от гольфа, все здорово. Но дайте мне футбольный мяч, и я становлюсь самым счастливым. Можете бросить мне мяч, и я побегу за ним как собачка. Так что я бы стал футболистом, но тело мне не позволило – мне нравилось есть. Это еще один секрет, который не всем известен: до того, как я встретил Корину, я весил больше на 30 кг. Я сейчас вешу 90 с чем-то, а раньше 125 кг.

П.: Как же ты похудел?

Х.Б.: Ой, я все пробовал. В первый день, когда была Корина, я пошел к холодильнику, и говорю: «Ну что, будем есть спагетти?» И она мне дала спагетти – лайт, без глютена. И я говорю: что это вообще такое? И вот тогда я начал, особых усилий не прикладывал, просто изменил питание. Сейчас я раздался ужасно, ем фигню, но скоро начну есть по правилам. Ну, должен же быть у меня хоть один недостаток?

www.elcentro.ru
http://aston12.livejournal.com/96606.html?style=mine#cutid1
www.milonga.ru - фото