Уругваец, подаривший Аргентине танго
Это
было не так уж и давно, чуть больше ста лет
назад.
На окраинах Монтевидео, как всегда, ночью
никто не спал. Шныряли моряки, хохотали
девицы, дрались гаучос, приехавшие на
заработки в город. Что их ждало? Тяжелая
работа в портах, заводы, куда устроиться не
так уж просто, да поди, прокорми семьи на
жалкие гроши.
Бывает, идешь себе вперед, а над Рио-де-ла-Плата
уже зачинается ночь. Серебряная река,
которая никакая не река, а эстуарий, —
широкая, полноводная, подбирающая по дороге
и Парану, и Уругвай. Податься ли к морякам,
пляшущим хабанеру, или может, к итальянцам
— завсегдатаям портовых трущоб, где бывшие
рабы стучат на своих барабанах «тамбо»,
туда, где самые дешевые бордели, где девушки
танцуют, прикасаясь к мужчинам бедрами?
А Серебряная река манит, манит в путь. Там,
на другом берегу — цветущая Аргентина,
Буэнос-Айрес, Санта-Фе, Энтре-Риос. В Буэнос-Айресе
полно хороших заработков, там мужчины,
встретившись на темной улице, не раздумывая
рвутся в бой, в ход идут пляшущие клинки
ножей, они танцуют навстречу друг другу, и
ясно, что виновница их смертельной схватки
— женщина.
Конечно же, они ненавидят друг друга,
движения их резки и чувственны
одновременно; вот к их сумасшедшему танцу
смерти присоединяются новые и новые
желающие. Это и пылкие юноши, и обеленные
сединой бандиты, и богато одетые чужаки,
зашедшие в эти трущобы, рискуя жизнью. В
тени, у ветхого дома, стоит она. Ее лицо
безмятежно, ведь она выберет победителя —
того, кто лучше всех танцует танго.
Никто точно не знает происхождения этого
танца уличных схваток. В конце
девятнадцатого века его танцевали именно
так: двое, или пятеро, или пятнадцать мужчин,
с ножиками в карманах. Его танцевали на
набережных, в порту, в бедных кварталах
Буэнос-Айреса, в аргентинских харчевнях, в
публичных домах, дожидаясь очереди, в нищих
пригородах Монтевидео.
Как могли переплестись и африканские ритмы
тангано, и аргентинская милонга, и
гаванская хабанера, и испанское фламенко, и
ритуальные танцы индейцев, и польская
мазурка, и немецкий вальс — мы не узнаем
никогда. Мы знаем только, что однажды весь
мир — и Париж, и Нью-Йорк, и Москва, и Токио, в
один голос вскрикнули: «Буэнос-Айрес — это
танго».
Танго — страстное и томительное, опасное и
порочное, сентиментальное и испепеляющее
действо. В начале двадцатого века его стали
танцевать и женщины.
Посмотрите, как они касаются друг друга!
Прикосновение — это и есть танго. Мы можем
только гадать и строить версии, как
развлечение уругвайских и аргентинских
низших слоев, бедняков, простых рабочих,
бродяг, пьяниц и сутенеров, повстанцев и
контрабандистов, моряков и ностальгирующих
иммигрантов стало знаковым танцем эпохи,
танцем социального протеста, танцем
революции.
Так вернемся же в столицу Уругвая. Вот по
улице идут два друга, одного из них зовут
Энрике. Ему чуть больше двадцати, его
родители — простые рабочие, поэтому он
знает о танго всё, к тому же он божественно
играет на гитароннах и на фортепьяно,
сочиняя собственные песни для танго,
посвящая мелодии своим друзьям, соседям,
родственникам: «Новички-эмигранты», «Нищие
и голодранцы», «Веселая жизнь».
Энрике безнадежно влюблен, и его печали нет
утешения: она — начинающая певица,
фантастическая танцовщица, в будущем
знаменитая Лола Кандалес. Совсем недавно
она покинула родные пригороды Монтевидео —
искать счастья на сценических подмостках
Буэнос-Айреса. Ехать за ней вдогонку?
Преследовать ее, как безликая тень, чтобы,
смешавшись с толпой поклонников, просить
автографа?
Разве
об этом мечтал Энрике Саборидо! Он провел в
Монтевидео еще несколько лет. В это время в
Буэнос-Айресе уже начали снимать
замечательные фильмы, с кораблей ступали на
шаткие трапы и еще более шаткие (для всех,
кроме настоящих портеньос) мостовые
любопытные европейцы, жадные до экзотики.
Через серебряную реку Ла-Плата шныряли
жилые баржи — плавучие бараки, оклеенные
пестрыми афишами с заманчивыми
псевдонимами танцовщиц и актрис.
Однажды Энрике спешил в очередную питейную
лавочку, где он подрабатывал,
развлекая клиентов
и проституток игрой на фортепьяно. Нищие
куртизанки, свободные от буржуазных
предрассудков, впрочем, и не имевшие и
случая познакомится с ними, пробовали на
вкус новые необычные мелодии.
Под них можно было танцевать только в паре,
страстно и бескомпромиссно — жар дыхания,
дуэль тет-а-тет, когда партнер ведет, но
неизвестно, кто выиграет поединок взглядов,
взмахов ног, изгибов поясницы, и, конечно же,
прикосновений, нежных и острых, как жала.
У входа Энрике встретил хорошо одетый
аргентинец, который вежливо поздоровался с
ним и остался слушать музыку. Когда
посетители разошлись, а некоторые остались
спать там же, среди окурков на грязном полу,
незнакомец предложил музыканту
прогуляться с ним до гостиницы. Выяснилось,
что он приехал из Сан-Тельмо, где недавно
открылось его новое, еще никому неизвестное
арт-кафе.
«Твое танго, вот что мне нужно! — восклицал
он. — Поверь, это начало твоей славы, с ним
мы завоюем и Буэнос-Айрес, и Сан-Франциско, и
Париж!»
В 1905 г. в Сан-Тельмо, в кафе «Тортони», где
звучало лучшее танго и пары танцевали столь
непристойно, что туда частенько
наведывалась полиция, заехала девушка,
раздавая на ходу автографы, уклоняясь от
назойливых журналистов. Она искала Энрике
Саборидо.
— Я хочу танцевать под твое танго, —
сказала она.
— У меня есть кое-что для тебя и для
Аргентины, — сказал Энрике.
Это была «Ла Морча» («Неувядающая»).
— Я написал его для тебя, — добавил
музыкант.
Считается, что именно «Ла Морча» выстрелила
первой. Уже через год, в 1906-м, столица
Аргентины буквально сошла с ума от танго.
Танцплощадки ломились от желающих,
кинопродюсеры, хозяева американских мюзик-холлов
только и успевали, что подписывать
контракты с аргентинскими оркестрами да
танцовщицами. И, конечно же, сама Лола
Кандалес была неотразима: ведь «Неувядающая»
— ее танец.
В 1907-м аргентинское танго вскружило голову
Парижу, затем и остальной Европе.
Анхель Вильольдо, соотечественник Энрике,
вместе со своим оркестром блистательно
исполнял мелодии рабочих кварталов с
берегов Ла-Платы и, конечно же, «Неувядающую».
И, хотя папа Пий Х высказывался против
нового танца, а австрийский император
запретил солдатам танцевать его в военной
форме, а английская королева заявила, что
отказывается танцевать «это», — в 1914 г.
ученики аргентинца Казимира Аина,
станцевали-таки «это» в Ватикане, и папа
снял-таки свой запрет, да и королевы не
смогли устоять.
Позже, в 1917-м на свет появилась «Кумпарсита»,
второй национальный гимн Уругвая, танго на
все времена, сочиненное Херардо Матос
Родригесом.
Лола и Энрике тоже побывали в Париже, но они
были слишком заняты друг другом. Они
танцевали, и никак не могли понять, кто
выиграл эту дуэль.
Спустя много лет в «Тортони»
любил захаживать Хорхе Луи Борхес —
насладиться звуками танго. Он опускался в
тяжелое кожаное кресло, и друзья наполняли
ему бокал, пока он рассуждал:
В одном из диалогов Оскара Уайльда
говорится, что музыка дарит нам наше
собственное прошлое, о котором мы до этой
минуты не подозревали, заставляя сожалеть
об утратах, которых не было, и проступках, в
которых неповинны. О себе могу сказать, что
не в силах слушать «Марну» или «Дон Хуана»,
во всех подробностях не вспоминая
апокрифическое прошлое с его
невозмутимостью и страстью, в котором я сам
бросаю вызов и сражаюсь с неведомым
противником, чтобы без единого слова пасть
в безвестной ножевой схватке. Может быть, в
этом и состоит предназначение танго:
внушить аргентинцам веру в их былую отвагу,
в то, что однажды они нашли в себе силы не
уклониться от требований доблести и чести.
Так говорил великий аргентинский писатель.
А в кармане его лежала недописанная поэма,
где были такие строки:
"Объявилась шарманка. Разболтанный валик
с хабанерой и гринго заныл над равниной.
«Иригойена!» — стены краалей взывали.
Саборидо тиранили на пианино."